Обращаясь к воспоминаниям, связанным с Владимиром Ивановичем Лубовским, и анализируя их, я понимаю, что он и все, что с ним происходило, оказало сильное влияние на всю мою дальнейшую жизнь, включая научную деятельность.
После окончания отделения дефектологии Минского государственного педагогического института я работала по распределению в небольшом городке Молодечно. Там я впервые столкнулась с детьми с ЗПР. По просьбе моей преподавательницы К.Г. Ермиловой я описала опыт своей работы с ними. Она посоветовала мне поехать в Институт дефектологии в Москву, где этой проблемой занимался Владимир Иванович Лубовский. Так провинциальная девочка (мне тогда было 22 года) оказалась в Москве. Знакомство с Владимиром Ивановичем носило мистический характер. Я впервые переступила порог Института, испытывая большой страх. Мне показали кабинет Лубовского. Я долго стояла у дверей и боялась войти. Дверь была приоткрыта. Я решила стать на колени и посмотреть в щелку: если увижу ноги, то постучу, если нет – буду ждать. И вот я стою на коленях и смотрю. Вдруг меня кто-то трогает за плечо. Я оборачиваюсь – стоит моложавый мужчина и говорит: «Вы к кому?» Я отвечаю: «Смотрю, есть ли там Лубовский». Он говорит: «Нет». «А вы откуда знаете?» — спрашиваю. «Так это я!» — отвечает он. Так мы и познакомились. И тут вдруг оказалось, что он, будучи студентом МГУ, проходил практику в учительском институте г. Молодечно. Я была потрясена: виднейший ученый, чьи работы я изучала, будучи студенткой, оказывается знает г. Молодечно и бывал в нем.
Кроме того, на меня сильное впечатление произвел сам Владимир Иванович. И с годами это впечатление становилось все глубже. В нем меня поразили три вещи. Во-первых, то, что он соответствовал моим представлениям о «западном типе» ученого, т.е. человека внешне подтянутого, нерасхлябанного, организованного, демократичного, строящего теплое, неформальное, неподавляющее, «улыбчивое» общение, крайне уважительное по отношению к своему собеседнику, даже если он имеет более низкий социальный, образовательный статус. Во-вторых, меня поразил его живой интерес к человеку и тому, что он несет в себе. Это позволяло ему строить со мной коммуникацию таким образом, что все его высказывания были обращены ко мне, были мне понятны, учитывали меня, несмотря на то, что я в культурном, образовательном и профессиональном планах была на много порядков ниже него. В-третьих, я впервые столкнулась с действительно всесторонне образованным ученым, прекрасно владеющим иностранными языками. При этом он полагал, что я соответствую этому уровню. Так, например, он мне дал несколько американских книг по психолингвистике для того, чтобы я с ними ознакомилась. Он даже предположить не мог, что я не владею английским. Кстати, это искреннее непонимание, что его аспирант может быть на много порядков ниже него, заставляло меня, как это ни парадоксально, стремиться к овладению новым знанием.
Вспоминая многолетнюю историю отношений с Владимиром Ивановичем как с научным руководителем, особое значение я придаю его умению создавать особую атмосферу, в которой другой человек раскрывает свои способности и вдруг начинает делать то, чего раньше не мог, атмосферу, порождающую дух науки, в которой хочется открывать и познавать новое, и главное – атмосферу, в которой основной реальностью становится человеческое измерение, в котором человек существует не сам по себе наедине с «объективной действительностью» и миром научных понятий, а в отношениях с другими и для других.
Владимир Иванович всегда выступал для меня как одна из самых высоких морально-этических инстанций. К нему я обращалась, когда не могла самостоятельно оценить свое поведение, свои чувства, а также чувства и поведение близких мне людей, когда возникали проблемы в моих отношениях с другими его учениками. Необходимо подчеркнуть, что Владимир Иванович всегда уделял особое внимание личным отношениям между своими аспирантами. Он очень радовался, когда они складывались как теплые, поддерживающие. Для меня важным было то, что я не выступала для Владимира Ивановича в качестве просто безличного аспиранта. Он всегда проявлял интерес к моей семье, истории моей жизни. Все это вместе не давало мне ощутить себя простой функцией.
Хочется обратить внимание на его стиль научного руководства. Для меня было важно, что он видел во мне не реализатора собственных идей, а уникальную развивающуюся личность, что задавало позитивную программу развития. При моей склонности к гиперконтролю и высокой тревожности именно такой стиль взаимодействия позволил мне научиться замысливать и реализовывать собственные исследования. Кроме того, впоследствии мне это помогло научиться выстраивать отношения с собственными учениками.
Очень трудно провести границу между сферой научного знания и личностью, которая его порождает. В этом плане на мое отношение к специальной психологии и психологии в целом определенное влияние оказал Владимир Иванович своими человеческими качествами. В моей памяти в связи с этим всплывает несколько эпизодов.
Владимир Иванович во время Великой отечественной войны. 9-е мая в Чехословакии. Щемящее чувство.
Владимир Иванович и Белоруссия. Вспоминаю, как за чаепитием он и Кирилл Георгиевич Коровин, в шутку соревнуясь друг с другом, читают наизусть на белорусском языке стихи Янки Купалы. И сразу ощущение некоторой целостности: Москва, Беларусь.
Владимир Иванович в Минске. Заседание комиссии по олигофрениям при Академии медицинских наук. Работа комиссии проходит на базе Республиканской психиатрической больницы. После заседания главных гостей, к коим относился и Лубовский, собирались на автомобиле отвезти в Минск. Я собиралась поехать вместе с ним, т.к. мы хотели вместе погулять по городу. Однако мне не позволили ехать в машине с гостями. Тогда Владимир Иванович вышел из машины и вместе со мной пошел на остановку городского автобуса.
Большое значение для меня имели его воспоминания о годах учебы в МГУ, об Александре Романовиче Лурии. Они повлияли на формирование у меня единого смыслового поля психологии.
Существует множество других эпизодов, которые все вместе создали у меня чувство причастности к этому человеку и полю психологии, сделали психологическое знание личным.
Поле моего обучения у Владимира Ивановича, поле науки, которые им опосредовались были настолько теплыми, человечными и человеческими, что оказали крайне большое влияние на всю мою дальнейшую жизнь. Они проявились даже в общей направленности и содержании научных исследований, как моих собственных, так и выполнявшихся под моим руководством в русле белорусской специальной психологии. В целом ее можно обозначить как проявления субъектности – самостоятельной активности, творчества, воображения, осмысленности и субъект-субъектных отношений – у детей с отклонениями в психофизическом развитии. В связи с этим можно отметить исследования, посвященные проблемам построения игровой деятельности у детей с задержкой психического развития, взаимоотношений между детьми с различными типами и уровнями интеллектуального развития в рамках игры, организации активной речи у детей с интеллектуальной недостаточностью (Е.С. Слепович), исследования самосознания и представлений о себе у умственно отсталых школьников (А.И. Гаурилюс), моральной регуляции поведения у детей с задержкой психического развития (Е.А. Винникова), построения замысла деятельности у подростков с умственной отсталостью и задержкой психического развития (А.М. Поляков), понимания эмоций других людей слабовидящими младшими школьниками (Т.И. Гаврилко), переживания затруднительных ситуаций подростками с нарушениями зрения (Д.Г. Дьяков), построения смыслового образа объекта младшими школьниками и подростками с умственной отсталостью (В.М. Навицкая) и др.
Для меня очень важным является то, что идеи Владимира Ивановича, который родился и рос в Беларуси, именно здесь были подхвачены моими учениками, нашли у них особый отклик и легли в качестве методологических оснований их собственных работ.
Ирина Нестерович
Кристина Музыкина, 